Поединок краткое содержание куприн брифли. Литературно-исторические заметки юного техника

Русская армия неоднократно становилась объектом изображения русских писателей. При этом многие из них на себе испытали все «прелести» армейской жизни. Александр Иванович Куприн в этом смысле может дать сто очков вперед. Проведя раннее детство в сиротском приюте, мальчик был настолько воодушевлен победой русской армии в русско-турецкой войне, что выдержал экзамен в Московскую военную академию, преобразованную вскоре в кадетский корпус. Потом он опишет все уродства системы воспитания будущих офицеров в повести «На переломе (Кадеты)», а незадолго до смерти скажет: «Воспоминания о розгах в кадетском корпусе остались у меня на всю жизнь».

Эти воспоминания нашли отражение в дальнейшем творчестве писателя, и в 1905 году вышла в печать повесть «Поединок», особенностям которой и будет посвящен данный анализ.

Повесть А. Куприна не просто зарисовки быта захолустного гарнизона: перед нами огромное социальное обобщение. Читатель видит будничную жизнь царской армии, муштру, помыкание подчиненными, а вечером еще пьянство и разврат среди офицеров, что, по сути, является отражением всей картины жизни царской России.

В центре повествования - жизнь армейских офицеров. Куприну удалось создать целую галерею портретов. Это и представители старшего поколения - полковник Шульгович, капитан Слива и капитан Осадчий, отличающиеся бесчеловечностью по отношению к солдатам и признающие исключительно палочную дисциплину. Есть и более молодые офицеры - Назанский, Веткин, Бек-Агамалов. Но их жизнь ничуть не лучше: смирившись с деспотичными порядками в армии, они в пьянстве пытаются спастись от действительности. А. Куприн изображает, как в условиях армии идет «расчеловечивание человека - солдата и офицера», как погибает русская армия.

Главный герой повести - подпоручик Юрий Алексеевич Ромашов. О нем сам Куприн скажет: «Он мой двойник». Действительно, в этом герое воплощены самые лучшие черты героев Куприна: честность, порядочность, интеллигентность, но при этом некая мечтательность, желание изменить мир в лучшую сторону. Не случайно Ромашову одиноко в среде офицеров, что дает право Назанскому сказать: «В вас... какой-то внутренний свет. Но в нашей берлоге его погасят» .

Действительно, слова Назанского станут пророческими, так же, как и название самой повести «Поединок». В то время снова были разрешены дуэли для офицеров как единственная возможность отстоять честь и достоинство. Для Ромашова такой поединок станет первым и последним в его жизни.

Что же приведет героя к этой трагической развязке? Конечно же, любовь. Любовь к замужней женщине, жене сослуживца, поручика Николаева,- Шурочке. Да, среди «скучной, однообразной жизни», среди грубых офицеров и их убогих жен она кажется самим совершенством Ромашову. В ней есть черты, которых не хватает герою: целеустремленность, сила воли, настойчивость в осуществлении своих планов и намерений. Не желая прозябать в провинции, т. е. «опуститься, стать полковой дамой, ходить на эти дикие вечера, сплетничать, интриговать и злиться по поводу разных суточных и прогонных... » , Шурочка все силы прилагает к тому, чтобы подготовить своего мужа к поступлению в академию Генерального штаба в Петербурге, ведь «два раза с позором в полк возвращались» , значит, это последний шанс вырваться отсюда, чтобы блистать умом и красотой в столице.

Именно ради этого все положено на карту, и Шурочка вполне расчетливо использует любовь к ней Ромашова. Когда после ссоры Николаева и Ромашова поединок становится единственной возможной формой сохранения чести, она умоляет Юрия Алексеевича не отказываться от дуэли, а выстрелить в сторону (как должен сделать якобы и Владимир), чтобы никто не пострадал. Ромашов соглашается, а об исходе дуэли читатель узнает из официального рапорта. За сухими строчками отчета скрывается предательство так любимой Ромашовым Шурочки: становится понятно, что дуэль была подстроенным убийством.

Так ищущий справедливости Ромашов проиграл в поединке с действительностью. Заставив прозреть своего героя, автор не нашел для него дальнейшего пути, и смерть офицера стала спасением от нравственной гибели.

Кадр из фильма «Шурочка» (1982)

Занятия в шестой роте подходят к концу. Младшие офицеры начинают соревноваться - кто лучше срубит саблей глиняное чучело. Подходит очередь молоденького подпоручика Григория Ромашова.

Он был среднего роста, худощав, и хотя довольно силён для своего сложения, но от большой застенчивости неловок.

Фехтовать Ромашов не умел даже в училище, и сейчас у него ничего не выходит.

Все вечера до полуночи подпоручик Ромашов проводит у Николаевых. Днём он обещает себе не ходить, не надоедать людям, но вечером следующего дня возвращается в этот уютный дом.

Дома Ромашов застаёт письмо от Раисы Александровны Петерсон, с которой они грязно, скучно и уже довольно давно обманывают её мужа. Приторный запах духов Раисы и пошло-игривый тон письма вызывают у Ромашова нестерпимое отвращение.

Через полчаса, стесняясь и досадуя на себя, Ромашов стучится к Николаевым. Владимир Ефимыч Николаев занят. Вот уже два года подряд он проваливает экзамены в академию. Поступать можно только три раза, и его жена Александра Петровна, Шурочка, делает всё, чтобы последний шанс не был упущен. Помогая мужу готовиться, Шурочка уже усвоила всю программу, не даётся ей только баллистика, Володя же продвигается очень медленно. Шурочка хочет, чтобы муж сдал экзамены и увёз её из этой глуши.

Неужели я уж так неинтересна как человек и некрасива как женщина, чтобы мне всю жизнь киснуть в этой трущобе, в этом гадком местечке, которого нет ни на одной географической карте!

С Ромочкой (так она зовёт Ромашова) Шурочка обсуждает газетную статью о недавно разрешённых в армии поединках. Она считает их необходимыми, иначе не выведутся в офицерской среде шулера или пьяницы вроде Назанского. Ромашов не хочет зачислять в эту компанию Назанского, считающего, что способность любить даётся, как и талант, не каждому. Когда-то Шурочка отвергла этого человека, и муж её ненавидит поручика. На этот раз Ромашов сидит у Николаевых, пока не приходит пора спать.

Дома его ждёт ещё одна записка от Петерсон, в которой она угрожает Ромашову жестокой местью за его пренебрежение ею. Женщина знает, где Ромашов бывает каждый день и кем он увлечён.

На ближайшем полковом балу Ромашов говорит любовнице, что всё кончено. Петерсониха клянётся отомстить. Вскоре Николаев начинает получать анонимки с намёками на особые отношения подпоручика с его женой. Ромашов не уверен, что анонимки пишет Раиса. Недоброжелателей у Григория хватает - он не позволяет драться офицерам, запрещает бить солдат.

Недовольно Ромашовым и начальство. С деньгами у подпоручика становится всё хуже, буфетчик уже не отпускает в долг даже сигарет. На душе у Ромашова скверно из-за ощущения скуки, бессмысленности службы и одиночества.

В конце апреля Ромашов получает от Александры Петровны записку с напоминанием об их общих именинах. Заняв денег у подполковника Рафальского, Ромашов покупает духи и отправляется к Николаевым. На шумном пикнике Ромашов сидит рядом с Шурочкой и испытывает странное состояние, похожее на сон. Его рука иногда касается Шурочкиной руки, но друг на друга они не смотрят.

Он видел, что в ней струится, трепещет и просится наружу какое-то большое, новое, лихорадочное чувство.

После застолья Ромашов бредёт в рощу. Шурочка идёт следом и говорит, что сегодня в него влюблена, а накануне видела его во сне. Ромашов начинает говорить о любви. Она признаётся, что её волнует его близость, у них общие мысли, желания, но она должна отказаться от него. Шурочка не хочет, чтобы их хватились, и идёт обратно. По дороге она просит Ромашова не бывать больше у них: мужа осаждают анонимками.

В середине мая корпусный командир объезжает выстроенные на плацу роты, смотрит их выучку и остаётся недоволен. Только пятая рота, где солдат не мучают шагистикой и не крадут из общего котла, заслуживает похвалу.

Во время церемониального марша Ромашов чувствует себя предметом общего восхищения. Замечтавшись, он сбивает строй.

Вся его полурота вместо двух прямых стройных линий представляла из себя безобразную, изломанную по всем направлениям, стеснившуюся, как овечье стадо, толпу.

Вместо восторга на его долю выпадает публичный позор. К этому прибавляется объяснение с Николаевым, требующим прекратить поток анонимок и не бывать у них в доме. Ромашов признаётся, что знает автора анонимок и обещает сохранить репутацию Шурочки.

Перебирая в памяти случившееся, Ромашов незаметно подходит к железнодорожному полотну и в темноте видит солдата, над которым в роте постоянно издеваются. Он спрашивает солдата, хотел бы тот убить себя, и тот, захлёбываясь рыданиями, рассказывает, что его бьют, смеются, взводный вымогает деньги, и учение ему не под силу: с детства мается грыжей.

Теперь собственные неприятности кажутся Ромашову пустячными. Он понимает: безликие роты и полки состоят из таких вот солдат, болеющих своим горем и имеющих свою судьбу.

С этой ночи Ромашов меняется - часто уединяется и избегает общества полковых офицеров.

Он точно созрел, сделался старше и серьёзнее за последние дни и сам замечал это по тому грустному и ровному спокойствию, с которым он теперь относился к людям и явлениям.

Вынужденное отдаление от офицерского общества позволяет Ромашову сосредоточиться на своих мыслях. Он всё яснее видит, что существует только три достойных призвания: наука, искусство и свободный физический труд.

В конце мая в роте Осадчего вешается солдат. После этого происшествия начинается беспробудное пьянство. В собрании Ромашов застаёт Николаева. Между ними происходит ссора. Николаев замахивается на Ромашова, а тот выплёскивает ему в лицо остатки пива.

Назначается заседание офицерского суда чести. Николаев просит Ромашова не упоминать о его жене и анонимных письмах. Суд определяет, что ссора не может быть окончена примирением.

Большую часть дня перед поединком Ромашов проводит у Назанского, который убеждает его не стреляться. Жизнь - явление удивительное и неповторимое. Неужели он так привержен военному сословию, неужели верит в высший будто бы смысл армейского порядка так, что готов поставить на карту само своё существование?

Вечером у себя дома Ромашов застаёт Шурочку. Она говорит, что потратила годы, чтобы устроить карьеру мужа. Если Ромочка откажется ради любви к ней от поединка, то всё равно в этом будет что-то сомнительное и Володю наверняка не допустят до экзамена. Они должны стреляться, но ни один из них не должен быть ранен. Муж знает и согласен. Она обнимает его за шею и прижимается горячими губами к его рту.

И вот оба они, и вся комната, и весь мир сразу наполнились каким-то нестерпимо блаженным, знойным бредом.

Некоторое время спустя Шурочка уходит навсегда.

Подробности дуэли между поручиком Николаевым и подпоручиком Ромашовым описываются в рапорте полковнику. Когда по команде противники пошли друг другу навстречу, поручик Николаев произведённым выстрелом ранил подпоручика в правую верхнюю часть живота, и тот через семь минут скончался от внутреннего кровоизлияния. К рапорту прилагаются показания младшего врача.

Вечерние занятия в шестой роте приходили к концу, и младшие офицеры все чаще и нетерпеливее посматривали на часы. Изучался практически устав гарнизонной службы. По всему плацу солдаты стояли вразброс: около тополей, окаймлявших шоссе, около гимнастических машин, возле дверей ротной школы, у прицельных станков. Все это были воображаемые посты, как, например, пост у порохового погреба, у знамени, в караульном доме, у денежного ящика. Между ними ходили разводящие и ставили часовых; производилась смена караулов; унтер-офицеры проверяли посты и испытывали познания своих солдат, стараясь то хитростью выманить у часового его винтовку, то заставить его сойти с места, то всучить ему на сохранение какую-нибудь вещь, большею частью собственную фуражку. Старослуживые, тверже знавшие эту игрушечную казуистику, отвечали в таких случаях преувеличенно суровым тоном: «Отходи! Не имею полного права никому отдавать ружье, кроме как получу приказание от самого государя императора». Но молодые путались. Они еще не умели отделить шутки, примера от настоящих требований службы и впадали то в одну, то в другую крайность. — Хлебников! Дьявол косорукой! — кричал маленький, круглый и шустрый ефрейтор Шаповаленко, и в голосе его слышалось начальственное страдание. — Я ж тебя учил-учил, дурня! Ты же чье сейчас приказанье сполнил? Арестованного? А, чтоб тебя!.. Отвечай, для чего ты поставлен на пост? В третьем взводе произошло серьезное замешательство. Молодой солдат Мухамеджинов, татарин, едва понимавший и говоривший по-русски, окончательно был сбит с толку подвохами своего начальства — и настоящего и воображаемого. Он вдруг рассвирепел, взял ружье на руку и на все убеждения и приказания отвечал одним решительным словом: — З-заколу! — Да постой... да дурак ты... — уговаривал его унтер-офицер Бобылев. — Ведь я кто? Я же твой караульный начальник, стало быть... — Заколу! — кричал татарин испуганно и злобно и с глазами, налившимися кровью, нервно совал штыком во всякого, кто к нему приближался. Вокруг него собралась кучка солдат, обрадовавшихся смешному приключению и минутному роздыху в надоевшем ученье. Ротный командир, капитан Слива, пошел разбирать дело. Пока он плелся вялой походкой, сгорбившись и волоча ноги, на другой конец плаца, младшие офицеры сошлись вместе поболтать и покурить. Их было трое: поручик Веткин — лысый, усатый человек лет тридцати трех, весельчак, говорун, певун и пьяница, подпоручик Ромашов, служивший всего второй год в полку, и подпрапорщик Лбов, живой стройный мальчишка с лукаво-ласково-глупыми глазами и с вечной улыбкой на толстых наивных губах, — весь точно начиненный старыми офицерскими анекдотами. — Свинство, — сказал Веткин, взглянув на свои мельхиоровые часы и сердито щелкнув крышкой. — Какого черта он держит до сих пор роту? Эфиоп! — А вы бы ему это объяснили, Павел Павлыч, — посоветовал с хитрым лицом Лбов. — Черта с два. Подите, объясняйте сами. Главное — что? Главное — ведь это все напрасно. Всегда они перед смотрами горячку порют. И всегда переборщат. Задергают солдата, замучат, затуркают, а на смотру он будет стоять, как пень. Знаете известный случай, как два ротных командира поспорили, чей солдат больше съест хлеба? Выбрали они оба жесточайших обжор. Пари было большое — что-то около ста рублей. Вот один солдат съел семь фунтов и отвалился, больше не может. Ротный сейчас на фельдфебеля: «Ты что же, такой, разэтакий, подвел меня?» А фельдфебель только глазами лупает: «Так что не могу знать, вашескородие, что с ним случилось. Утром делали репетицию — восемь фунтов стрескал в один присест...» Так вот и наши... Репетят без толку, а на смотру сядут в калошу. — Вчера... — Лбов вдруг прыснул от смеха. — Вчера, уж во всех ротах кончили занятия, я иду на квартиру, часов уже восемь, пожалуй, темно совсем. Смотрю, в одиннадцатой роте сигналы учат. Хором. «Наве-ди, до гру-ди, по-па-ди!» Я спрашиваю поручика Андрусевича: «Почему это у вас до сих пор идет такая музыка?» А он говорит: «Это мы, вроде собак, на луну воем». — Все надоело, Кука! — сказал Веткин и зевнул. — Постойте-ка, кто это едет верхом? Кажется, Бек? — Да. Бек-Агамалов, — решил зоркий Лбов. — Как красиво сидит. — Очень красиво, — согласился Ромашов. — По-моему, он лучше всякого кавалериста ездит. О-о-о! Заплясала. Кокетничает Бек. По шоссе медленно ехал верхом офицер в белых перчатках и в адъютантском мундире. Под ним была высокая длинная лошадь золотистой масти с коротким, по-английски, хвостом. Она горячилась, нетерпеливо мотала крутой, собранной мундштуком шеей и часто перебирала тонкими ногами. — Павел Павлыч, это правда, что он природный черкес? — опросил Ромашов у Веткина. — Я думаю, правда. Иногда действительно армяшки выдают себя за черкесов и за лезгин, но Бек вообще, кажется, не врет. Да вы посмотрите, каков он на лошади! — Подождите, я ему крикну, — сказал Лбов. Он приложил руки ко рту и закричал сдавленным голосом, так, чтобы не слышал ротный командир: — Поручик Агамалов! Бек! Офицер, ехавший верхом, натянул поводья, остановился на секунду и обернулся вправо. Потом, повернув лошадь в эту сторону и слегка согнувшись в седле, он заставил ее упругим движением перепрыгнуть через канаву и сдержанным галопом поскакал к офицерам. Он был меньше среднего роста, сухой, жилистый, очень сильный. Лицо его, с покатым назад лбом, тонким горбатым носом и решительными, крепкими губами, было мужественно и красиво и еще до сих пор не утратило характерной восточной бледности — одновременно смуглой и матовой. — Здравствуй, Бек, — сказал Веткин. — Ты перед кем там выфинчивал? Дэвыцы? Бек-Агамалов пожимал руки офицерам, низко и небрежно склоняясь с седла. Он улыбнулся, и казалось, что его белые стиснутые зубы бросили отраженный свет на весь низ его лица и на маленькие черные, холеные усы... — Ходили там две хорошенькие жидовочки. Да мне что? Я нуль внимания. — Знаем мы, как вы плохо в шашки играете! — мотнул головой Веткин. — Послушайте, господа, — заговорил Лбов и опять заранее засмеялся. — Вы знаете, что сказал генерал Дохтуров о пехотных адъютантах? Это к тебе, Бек, относится. Что они самые отчаянные наездники во всем мире... — Не ври, фендрик! — сказал Бек-Агамалов. Он толкнул лошадь шенкелями и сделал вид, что хочет наехать на подпрапорщика. — Ей-богу же! У всех у них, говорит, не лошади, а какие-то гитары, шкапы — с запалом, хромые, кривоглазые, опоенные. А дашь ему приказание — знай себе жарит, куда попало, во весь карьер. Забор — так забор, овраг — так овраг. Через кусты валяет. Поводья упустил, стремена растерял, шапка к черту! Лихие ездоки! — Что слышно нового, Бек? — спросил Веткин. — Что нового? Ничего нового. Сейчас, вот только что, застал полковой командир в собрании подполковника Леха. Разорался на него так, что на соборной площади было слышно. А Лех пьян, как змий, не может папу-маму выговорить. Стоит на месте и качается, руки за спину заложил. А Шульгович как рявкнет им него: «Когда разговариваете с полковым командиром, извольте руки на заднице не держать!» И прислуга здесь же была. — Крепко завинчено! — сказал Веткин с усмешкой — не то иронической, не то поощрительной. — В четвертой роте он вчера, говорят, кричал: «Что вы мне устав в нос тычете? Я — для вас устав, и никаких больше разговоров! Я здесь царь и бог!» Лбов вдруг опять засмеялся своим мыслям. — А вот еще, господа, был случай с адъютантом в N-ском полку... — Заткнитесь, Лбов, — серьезно заметил ему Веткин. — Эко вас прорвало сегодня. — Есть и еще новость, — продолжал Бек-Агамалов. Он снова повернул лошадь передом ко Лбову и, шутя, стал наезжать на него. Лошадь мотала головой и фыркала, разбрасывая вокруг себя пену. — Есть и еще новость. Командир во всех ротах требует от офицеров рубку чучел. В девятой роте такого холоду нагнал, что ужас. Епифанова закатал под арест за то, что шашка оказалась не отточена... Чего ты трусишь, фендрик! — крикнул вдруг Бек-Агамалов на подпрапорщика. — Привыкай. Сам ведь будешь когда-нибудь адъютантом. Будешь сидеть на лошади, как жареный воробей на блюде. — Ну ты, азиат!.. Убирайся со своим одром дохлым, — отмахивался Лбов от лошадиной морды. — Ты слыхал, Бек, как в N-ском полку один адъютант купил лошадь из цирка? Выехал на ней на смотр, а она вдруг перед самим командующим войсками начала испанским шагом парадировать. Знаешь, так: ноги вверх и этак с боку на бок. Врезался, наконец, в головную роту — суматоха, крик, безобразие. А лошадь — никакого внимания, знай себе испанским шагом разделывает. Так Драгомиров сделал рупор — вот так вот — и кричит: «Поручи-ик, тем же аллюром на гауптвахту, на двадцать один день, ма-арш!..» — Э, пустяки, — сморщился Веткин. — Слушай, Бек, ты нам с этой рубкой действительно сюрприз преподнес. Это значит что же? Совсем свободного времени не останется? Вот и нам вчера эту уроду принесли. Он показал на середину плаца, где стояло сделанное из сырой глины чучело, представлявшее некоторое подобие человеческой фигуры, только без рук и без ног. — Что же вы? Рубили? — спросил с любопытством Бек-Агамалов. — Ромашов, вы не пробовали? — Нет еще. — Тоже! Стану я ерундой заниматься, — заворчал Веткин. — Когда это у меня время, чтобы рубить? С девяти утра до шести вечера только и знаешь, что торчишь здесь. Едва успеешь пожрать и водки выпить. Я им, слава богу, не мальчик дался... — Чудак. Да ведь надо же офицеру уметь владеть шашкой. — Зачем это, спрашивается? На войне? При теперешнем огнестрельном оружии тебя и на сто шагов не подпустят. На кой мне черт твоя шашка? Я не кавалерист. А понадобится, я уж лучше возьму ружье да прикладом — бац-бац по башкам. Это вернее. — Ну, хорошо, а в мирное время? Мало ли сколько может быть случаев. Бунт, возмущение там или что... — Так что же? При чем же здесь опять-таки шашка? Не буду же я заниматься черной работой, сечь людям головы. Ро-ота, пли! — и дело в шляпе... Бек-Агамалов сделал недовольное лицо. — Э, ты все глупишь, Павел Павлыч. Нет, ты отвечай серьезно. Вот идешь ты где-нибудь на гулянье или в театре, или, положим, тебя в ресторане оскорбил какой-нибудь шпак... возьмем крайность — даст тебе какой-нибудь штатский пощечину. Ты что же будешь делать? Веткин поднял кверху плечи и презрительно поджал губы. — Н-ну! Во-первых, меня никакой шпак не ударит, потому что бьют только того, кто боится, что его побьют. А во-вторых... ну, что же я сделаю? Бацну в него из револьвера. — А если револьвер дома остался? — спросил Лбов. — Ну, черт... ну съезжу за ним... Вот глупости. Был же случай, что оскорбили одного корнета в кафешантане. И он съездил домой на извозчике, привез револьвер и ухлопал двух каких-то рябчиков. И все!.. Бек-Агамалов с досадой покачал головой. — Знаю. Слышал. Однако суд признал, что он действовал с заранее обдуманным намерением и приговорил его. Что же тут хорошего? Нет, уж я, если бы меня кто оскорбил или ударил... Он не договорил, но так крепко сжал в кулак свою маленькую руку, державшую поводья, что она задрожала. Лбов вдруг затрясся от смеха и прыснул. — Опять! — строго заметил Веткин. — Господа... пожалуйста... Ха-ха-ха! В М-ском полку был случай. Подпрапорщик Краузе в Благородном собрании сделал скандал. Тогда буфетчик схватил его за погон и почти оторвал. Тогда Краузе вынул револьвер — рраз ему в голову! На месте! Тут ему еще какой-то адвокатишка подвернулся, он и его бах! Ну, понятно, все разбежались. А тогда Краузе спокойно пошел себе в лагерь, на переднюю линейку, к знамени. Часовой окрикивает: «Кто идет?» — «Подпрапорщик Краузе, умереть под знаменем!» Лег и прострелил себе руку. Потом суд его оправдал. — Молодчина! — сказал Бек-Агамалов. Начался обычный, любимый молодыми офицерами разговор о случаях неожиданных кровавых расправ на месте и о том, как эти случаи проходили почти всегда безнаказанно. В одном маленьком городишке безусый пьяный корнет врубился с шашкой в толпу евреев, у которых он предварительно «разнес пасхальную кучку». В Киеве пехотный подпоручик зарубил в танцевальной зале студента насмерть за то, что тот толкнул его локтем у буфета. В каком-то большом городе — не то в Москве, не то в Петербурге — офицер застрелил, «как собаку», штатского, который в ресторане сделал ему замечание, что порядочные люди к незнакомым дамам не пристают. Ромашов, который до сих пор молчал, вдруг, краснея от замешательства, без надобности поправляя очки и откашливаясь, вмешался в разговор: — А вот, господа, что я скажу с своей стороны. Буфетчика я, положим, не считаю... да... Но если штатский... как бы это сказать?.. Да... Ну, если он порядочный человек, дворянин и так далее... зачем же я буду на него, безоружного, нападать с шашкой? Отчего же я не могу у него потребовать удовлетворения? Все-таки же мы люди культурные, так сказать... — Э, чепуху вы говорите, Ромашов, — перебил его Веткин. — Вы потребуете удовлетворения, а он скажет: «Нет... э-э-э... я, знаете ли, вээбще... э-э... не признаю дуэли. Я противник кровопролития... И кроме того, э-э... у нас есть мировой судья...» Вот и ходите тогда всю жизнь с битой мордой. Бек-Агамалов широко улыбнулся своей сияющей улыбкой. — Что? Ага! Соглашаешься со мной? Я тебе, Веткин, говорю: учись рубке. У нас на Кавказе все с детства учатся. На прутьях, на бараньих тушах, на воде... — А на людях? — вставил Лбов. — И на людях, — спокойно ответил Бек-Агамалов. — Да еще как рубят! Одним ударом рассекают человека от плеча к бедру, наискось. Вот это удар! А то, что и мараться. — А ты, Бек, можешь так? Бек-Агамалов вздохнул с сожалением: — Нет, не могу... Барашка молодого пополам пересеку... пробовал даже телячью тушу... а человека, пожалуй, нет... не разрублю. Голову снесу к черту, это я знаю, а так, чтобы наискось... нет. Мой отец это делал легко... — А ну-ка, господа, пойдемте попробуем, — сказал Лбов молящим тоном, с загоревшимися глазами. — Бек, милочка, пожалуйста, пойдем... Офицеры подошли к глиняному чучелу. Первым рубил Веткин. Придав озверелое выражение своему доброму, простоватому лицу, он изо всей силы, с большим, неловким размахом, ударил по глине. В то же время он невольно издал горлом тот характерный звук — хрясь! — который делают мясники, когда рубят говядину. Лезвие вошло в глину на четверть аршина, и Веткин с трудом вывязил его оттуда. — Плохо! — заметил, покачав головой, Бек-Агамалов. — Вы, Ромашов... Ромашов вытащил шашку из ножен и сконфуженно поправил рукой очки. Он был среднего роста, худощав, и хотя довольно силен для своего сложения, но от большой застенчивости неловок. Фехтовать на эспадронах он не умел даже в училище, а за полтора года службы и совсем забыл это искусство. Занеся высоко над головой оружие, он в то же время инстинктивно выставил вперед левую руку. — Руку! — крикнул Бек-Агамалов. Но было уже поздно. Конец шашки только лишь слегка черкнул по глине. Ожидавший большего сопротивления, Ромашов потерял равновесие и пошатнулся. Лезвие шашки, ударившись об его вытянутую вперед руку, сорвало лоскуток кожи у основания указательного пальца. Брызнула кровь. — Эх! Вот видите! — воскликнул сердито Бек-Агамалов, слезая с лошади. — Так и руку недолго отрубить. Разве же можно так обращаться с оружием? Да ничего, пустяки, завяжите платком потуже. Институтка. Подержи коня, фендрик. Вот, смотрите. Главная суть удара не в плече и не в локте, а вот здесь, в сгибе кисти. — Он сделал несколько быстрых кругообразных движений кистью правой руки, и клинок шашки превратился над его головой в один сплошной сверкающий круг. — Теперь глядите: левую руку я убираю назад, за спину. Когда вы наносите удар, то не бейте и не рубите предмет, а режьте его, как бы пилите, отдергивайте шашку назад... Понимаете? И притом помните твердо: плоскость шашки должна быть непременно наклонна к плоскости удара, непременно. От этого угол становится острее. Вот, смотрите. Бек-Агамалов отошел на два шага от глиняного болвана, впился в него острым, прицеливающимся взглядом и вдруг, блеснув шашкой высоко в воздухе, страшным, неуловимым для глаз движением, весь упав наперед, нанес быстрый удар. Ромашов слышал только, как пронзительно свистнул разрезанный воздух, и тотчас же верхняя половина чучела мягко и тяжело шлепнулась на землю. Плоскость отреза была гладка, точно отполированная. — Ах, черт! Вот это удар! — воскликнул восхищенный Лбов. — Бек, голубчик, пожалуйста, еще раз. — А ну-ка, Бек, еще, — попросил Веткин. Но Бек-Агамалов, точно боясь испортить произведенный эффект, улыбаясь, вкладывал шашку в ножны. Он тяжело дышал, и весь он в эту минуту, с широко раскрытыми злобными глазами, с горбатым носом и с оскаленными зубами, был похож на какую-то хищную, злую и гордую птицу. — Это что? Это разве рубка? — говорил он с напускным пренебрежением. — Моему отцу, на Кавказе, было шестьдесят лет, а он лошади перерубал шею. Пополам! Надо, дети мои, постоянно упражняться. У нас вот как делают: поставят ивовый прут в тиски и рубят, или воду пустят сверху тоненькой стрункой и рубят. Если нет брызгов, значит удар был верный. Ну, Лбов, теперь ты. К Веткину подбежал с испуганным видом унтер-офицер Бобылев. — Ваше благородие... Командир полка едут! — Сми-ирррна! — закричал протяжно, строго и возбужденно капитан Слива с другого конца площади. Офицеры торопливо разошлись по своим взводам. Большая неуклюжая коляска медленно съехала с шоссе на плац и остановилась. Из нее с одной стороны тяжело вылез, наклонив весь кузов набок, полковой командир, а с другой легко соскочил на землю полковой адъютант, поручик Федоровский — высокий, щеголеватый офицер. — Здорово, шестая! — послышался густой, спокойный голос полковника. Солдаты громко и нестройно закричали с разных углов плаца: — Здравия желаем, ваш-о-о-о! Офицеры приложили руки к козырькам фуражек. — Прошу продолжать занятия, — сказал командир полка и подошел к ближайшему взводу. Полковник Шульгович был сильно не в духе. Он обходил взводы, предлагал солдатам вопросы из гарнизонной службы и время от времени ругался матерными словами с той особенной молодеческой виртуозностью, которая в этих случаях присуща старым фронтовым служакам. Солдат точно гипнотизировал пристальный, упорный взгляд его старчески бледных, выцветших, строгих глаз, и они смотрели на него, не моргая, едва дыша, вытягиваясь в ужасе всем телом. Полковник был огромный, тучный, осанистый старик. Его мясистое лицо, очень широкое в скулах, суживалось вверх, ко лбу, а внизу переходило в густую серебряную бороду заступом и таким образом имело форму большого, тяжелого ромба. Брови были седые, лохматые, грозные. Говорил он почти не повышая тона, но каждый звук его необыкновенного, знаменитого в дивизии голоса — голоса, которым он, кстати сказать, сделал всю свою служебную карьеру, — был ясно слышен в самых дальних местах обширного плаца и даже по шоссе. — Ты кто такой? — отрывисто спросил полковник, внезапно остановившись перед молодым солдатом Шарафутдиновым, стоявшим у гимнастического забора. — Рядовой шестой роты Шарафутдинов, ваша высокоблагородия! — старательно, хрипло крикнул татарин. — Дурак! Я тебя спрашиваю, на какой пост ты наряжен? Солдат, растерявшись от окрика и сердитого командирского вида, молчал и только моргал веками. — Н-ну? — возвысил голос Шульгович. — Который лицо часовой... неприкосновенно... — залепетал наобум татарин. — Не могу знать, ваша высокоблагородия, — закончил он вдруг тихо и решительно. Полное лицо командира покраснело густым кирпичным старческим румянцем, а его кустистые брови гневно сдвинулись. Он обернулся вокруг себя и резко спросил: — Кто здесь младший офицер? Ромашов выдвинулся вперед и приложил руку к фуражке. — Я, господин полковник. — А-а! Подпоручик Ромашов. Хорошо вы, должно быть, занимаетесь с людьми. Колени вместе! — гаркнул вдруг Шульгович, выкатывая глаза. — Как стоите в присутствии своего полкового командира? Капитан Слива, ставлю вам на вид, что ваш субалтерн-офицер не умеет себя держать перед начальством при исполнении служебных обязанностей... Ты, собачья душа, — повернулся Шульгович к Шарафутдинову, — кто у тебя полковой командир? — Не могу знать, — ответил с унынием, но поспешно и твердо татарин. — У!..... Я тебя спрашиваю, кто твой командир полка? Кто — я? Понимаешь, я, я, я, я, я!.. — И Шульгович несколько раз изо всей силы ударил себя ладонью по груди. — Не могу знать... — .......... — ... — выругался полковник длинной, в двадцать слов, запутанной и циничной фразой. — Капитан Слива, извольте сейчас же поставить этого сукина сына под ружье с полной выкладкой. Пусть сгниет, каналья, под ружьем. Вы, подпоручик, больше о бабьих хвостах думаете, чем о службе-с. Вальсы танцуете? Поль де Коков читаете?.. Что же это — солдат, по-вашему? — ткнул он пальцем в губы Шарафутдинову. — Это — срам, позор, омерзение, а не солдат. Фамилию своего полкового командира не знает... У-д-дивляюсь вам, подпоручик!.. Ромашов глядел в седое, красное, раздраженное лицо и чувствовал, как у него от обиды и от волнения колотится сердце и темнеет перед глазами... И вдруг, почти неожиданно для самого себя, он сказал глухо: — Это — татарин, господин полковник. Он ничего не понимает по-русски, и кроме того... У Шульговича мгновенно побледнело лицо, запрыгали дряблые щеки и глаза сделались совсем пустыми и страшными. — Что?! — заревел он таким неестественно оглушительным голосом, что еврейские мальчишки, сидевшие около шоссе на заборе, посыпались, как воробьи, в разные стороны. — Что? Разговаривать? Ма-ал-чать! Молокосос, прапорщик позволяет себе... Поручик Федоровский, объявите в сегодняшнем приказе о том, что я подвергаю подпоручика Ромашова домашнему аресту на четверо суток за непонимание воинской дисциплины. А капитану Сливе объявляю строгий выговор за то, что не умеет внушить своим младшим офицерам настоящих понятий о служебном долге. Адъютант с почтительным и бесстрастным видом отдал честь. Слива, сгорбившись, стоял с деревянным, ничего не выражающим лицом и все время держал трясущуюся руку у козырька фуражки. — Стыдно вам-с, капитан Слива-с, — ворчал Шульгович, постепенно успокаиваясь. — Один из лучших офицеров в полку, старый служака — и так распускаете молодежь. Подтягивайте их, жучьте их без стеснения. Нечего с ними стесняться. Не барышни, не размокнут... Он круто повернулся и, в сопровождении адъютанта, пошел к коляске. И пока он садился, пока коляска повернула на шоссе и скрылась за зданием ротной школы, на плацу стояла робкая, недоумелая тишина. — Эх, ба-тень-ка! — с презрением, сухо и недружелюбно сказал Слива несколько минут спустя, когда офицеры расходились по домам. — Дернуло вас разговаривать. Стояли бы и молчали, если уж бог убил. Теперь вот мне из-за вас в приказе выговор. И на кой мне черт вас в роту прислали? Нужны вы мне, как собаке пятая нога. Вам бы сиську сосать, а не... Он не договорил, устало махнул рукой и, повернувшись спиной к молодому офицеру, весь сгорбившись, опустившись, поплелся домой, в свою грязную, старческую холостую квартиру. Ромашов поглядел ему вслед, на его унылую, узкую и длинную спину, и вдруг почувствовал, что в его сердце, сквозь горечь недавней обиды и публичного позора, шевелится сожаление к этому одинокому, огрубевшему, никем не любимому человеку, у которого во всем мире остались только две привязанности: строевая красота своей роты и тихое, уединенное ежедневное пьянство по вечерам — «до подушки», как выражались в полку старые запойные бурбоны. И так как у Ромашова была немножко смешная, наивная привычка, часто свойственная очень молодым людям, думать о самом себе в третьем лице, словами шаблонных романов, то и теперь он произнес внутренно: «Его добрые, выразительные глаза подернулись облаком грусти...»

Одно из самых известных произведений, входящих в школьную программу старших классов, - повесть «Поединок» Куприна. Краткое содержание по главам поможет читателю вспомнить информацию из книги, провести анализ текста и понять мысли автора. Знакомство с сокращенным сюжетом незаменимо при подготовке к экзаменам для составления качественных и обоснованных аргументов.

Сжатое изложение

В повести «Поединок» описаны негативные стороны жизни военных до революции. Юрий Ромашов - порядочный человек, офицер царской армии. Когда он поступает на службу, приходит осознание, что жизнь военных совсем не такая, какой он ее представлял в своей голове. Юрий чувствует неприязнь к коллегам, его гложет чувство одиночества. В какой-то период он прекращает читать книги и заводит роман с легкомысленной особой.

Хорошие отношения у Юрия складываются только с семьей сослуживца Николаева. Ромашову симпатична Александра - супруга этого товарища. Но она мечтает только об одном - чтобы муж сумел поступить в академию, а затем они вместе уехали из военной части. В какой-то момент Николаев просит Ромашова не приходить к ним домой, потому что недоброжелатели пустили слухи об отношениях Юрия и Александры. Ромашов соглашается выполнить просьбу приятеля.

Однажды Юрий вместе с сослуживцами отправляется в публичный дом. Они напиваются, после чего один из товарищей начинает ломать мебель. Кто-то предлагает устроить отпевание живого человека. Такая мысль кажется Ромашову кощунственной, он выражает свое негодование и ссорится с Николаевым. Другие офицеры ведут себя равнодушно.

Утром Юрий узнает, что ему предстоит сразиться с Николаевым на дуэли. Вечером к Ромашову приходит Александра, у них случается близость. Женщина сердечно просит не убивать ее супруга, ведь он - ее единственная надежда на светлое будущее. Она уже договорилась обо всем с мужем и теперь ждет только согласия Ромашова. Юрий уступает женщине. Дуэль заканчивается для Ромашова трагично - ранение оказывается смертельным, и он погибает на следующий день.

В своей повести Куприн порицает безнравственность , творившуюся в царской армии, офицеры которой проводили свободное время в кабаках и борделях. Автор рассказывает о проблеме человека, идущего против социума. После прочтения книги читатели начинают задумываться, какое решение для них лучше, - согласиться с мнением большинства или до конца стоять на своем, хотя это и приведет к негативным последствиям.

Знакомство с главным героем

Первая глава. В шестой роте заканчивается занятие. Некоторые военные смеются над юными солдатами, но командиры находятся в стороне. Офицеры пребывают в прекрасном расположении духа, шутят и непринужденно беседуют. Некоторые мужчины выразили мнение, что штатских можно убивать, если они посмеют нанести оскорбление военному. Тут вмешивается главный герой Ромашов. Он считает, что в таком случае обидчика нужно вызывать на дуэль. Товарищи возразили, что штатские трусы и на дуэль не выйдут. Исходя из характеристики автора, Ромашов был щуплым молодым человеком среднего роста. При своем телосложении он отличался достаточной физической силой, но, будучи от природы застенчивым, был весьма неловким. В спор офицеров вмешался полковник Шульгович. Он был не в настроении и сделал выговор Ромашову за неумение вести себя в обществе. Также полковник отругал солдата-татарина, который вообще не владел русским языком. Юрий старался защитить парня, за что Шульгович наказал его домашним арестом на несколько дней. С решением полковника согласился и начальник Ромашова Слива.
Вторая глава. Ромашов часто ощущал одиночество в обществе офицеров. Он мечтал, что станет офицером Генерального штаба и будет служить примером для других. Позже в его голове появилась картина, как он становится разведчиком и один за другим совершает боевые подвиги.
Третья глава. Юрий приходит домой и спрашивает у денщика, не присылал ли ему письмо поручик Николаев, на что получает отрицательный ответ. Ромашов старался избегать визитов в дом этого товарища, но постоянно срывался и приходил к нему в гости. Проблема была в жене Николаева - Шурочке, в которую сильно влюбился Юра. Жизнь его вообще складывалась не так, как он планировал. Он желал стать студентом академии, приобрел множество учебных материалов, но ни разу не притронулся к ним. Вместо этого молодой человек пил водку и завел роман с замужней полковой дамой. Денщик передает письмо от любовницы Ромашова Раисы. В нем женщина пишет, что скучает и убьет себя в случае измены юноши. Однако Юра равнодушен к ее словам, ведь эта связь давно ему наскучила. Он решает в последний раз посетить Николаевых.
Четвертая глава. Когда приходит Юрий, Николаев занимается подготовкой к экзамену в академию, а Саша рукодельничает. Муж Александры не блистал умом, но был упорным. Она надеялась, что он сдаст экзамен, потому что мечтала о лучшей жизни. Шурочка была красивой и мудрой женщиной, она собиралась хитростью помочь мужу устроить карьеру.

После непринужденной беседы Саша посоветовала Ромашову чаще приходить к ним в гости и бросить пить водку. Также она отговаривала его от общения с пьяницей Назанским. По ее мнению, таких людей, как Назанский, стоило расстреливать.

Преследования Раисы

Жизнь Ромашова протекает размеренно. Однако вскоре начинают происходить очень интересные события:

Пятая глава. Юрий игнорирует предостережение Шурочки и отправляется к Назанскому. Приятель рассказывает парню, что когда-то у него была сильная любовь к одной женщине, но она бросила его, потому что он не смог изменить свою жизнь ради нее. Назарский показывает Юре письмо от своей бывшей возлюбленной. Юноша узнает почерк жены Николаева и намекает ему, что тоже любит эту женщину. Происходит неловкая пауза, и товарищи расходятся. Дома Ромашов получает письмо от любовницы Раисы. Она догадывается о чувствах Юрия к Шуре и предупреждает его о возможной мести.
Шестая глава. Следующий день Ромашов проводит под домашним арестом. Его это расстраивает, юноша хочет выйти на прогулку, но не может. К его окнам приходят супруги Николаевы. Александра передает парню выпечку и зовет к ним на ужин. Они уходят, но вскоре Шура возвращается уже без мужа и говорит Юрию, что он для нее только друг.
Седьмая глава. Юру приглашают в кабинет к Шульговичу. Тот ругает юношу за нарушение дисциплины. Когда полковник замечает, что офицер доведен до предела, он предлагает ему вместе пообедать. Вечером Ромашов приходит к себе и до ночи пишет свою повесть. Парень стыдится своих работ и скрывает от всех, что занимается писательством.
Восьмая глава. Несмотря на домашний арест, юноша обязан прийти на собрание офицеров, где в этот день обсуждали тему дуэлей. Многие товарищи сошлись во мнении, что дуэли необходимы, они непременно должны заканчиваться смертью одного из участников, иначе в поединках нет никакого смысла. Вечером молодой человек идет на бал и встречает Раису. Он подговаривает товарища пригласить даму на танец и избегает общения с ней.
Девятая глава. Раиса все же отыскивает Юрия и устраивает истерику из-за того, что он не ответил на ее письмо. Она говорит неприятные вещи о жене Николаева. Ромашов признается, что не испытывает к ней никаких чувств и хочет прекратить эти отношения. Пару замечает супруг Раисы, но она говорит, что просто дискутирует с юношей на философские темы.
Десятая глава. В полку снова идут занятия. Командир роты по фамилии Слива - очень неприятная личность, он часто унижал Ромашова. Солдат Хлебников был хилым юношей невысокого роста и однажды не смог выполнить поручение Сливы, за что парня хотели физически наказать.

Юрий помешал это сделать и высказал, что считает подобные действия недопустимыми. Поступок парня позволяет понять, что у него твердый характер.

Любовь к Шурочке

Ромашов все больше погружается в свой внутренний мир. Куприн описывает следующие события:

Одиннадцатая глава. Юноша пассивно плывет по течению. Чтобы немного вырваться из рутины, он идет в кабак с Веткиным, где оба сильно напиваются. Юрий жалуется товарищу на безответную любовь, но не видит понимания в его глазах.
Двенадцатая глава. Юра получает приглашение на пикник от Александры. Он радуется как ребенок и занимает 10 рублей у полковника Рафальского на подарок для возлюбленной.
Тринадцатая глава. Молодой человек приезжает к Николаевым. Внезапно он ощущает странное чувство - ему кажется, что муж Саши обо всем знает. Юрий дарит Александре подарок. Ромашов и Николаевы отправляются на пикник.
Четырнадцатая глава. Пикник оказывается слишком шумным, Юра и Шура сталкиваются в роще. Супруга Николаева признается, что Ромашов ей нравится, но он не тот мужчина, который мог бы дать ей хорошее будущее. Также она рассказывает, что муж начал ревновать ее к офицеру, потому что ему стали приходить письма, сообщающие о связи Саши и Юрия. Автором писем была Раиса.
Пятнадцатая глава. Идет обучение, командиры неуважительно относятся к учащимся, что сильно возмущает Ромашова. Он начинает прогуливать занятия, что негативно отражается на его работе. Однажды он совершает ошибку, из-за чего полурота выбивается из общего строя. За это парень получает неделю гауптвахты. Юра подавлен, он думает о суициде.
Шестнадцатая глава. По пути домой молодой человек встречает Николаева. Он вынужден объясниться с ним. Юра рассказывает, кто автор писем, и обещает не появляться у них дома. После этого разговора парень идет на прогулку, чтобы избавиться от тревожных мыслей. Он сидит в поле и видит избитого Хлебникова. Ромашов чувствует, что этот парень может его понять. Он помогает несчастному и возвращается домой.
Семнадцатая глава. Юра решает, что отслужит в армии обязательный срок и выберет для себя другую профессию. Он общается с Хлебниковым, помогает ему, за что над ним начинают насмехаться сослуживцы.

Иногда парень ходит под окнами Шуры. Он знает, что она принадлежит другому, но ничего не может поделать со своими чувствами.

Заключительные события

Ромашов находится в депрессии, но постепенно начинает переосмысливать свою жизнь. Дальше описаны следующие происшествия:

Восемнадцатая глава. В полку вешается солдат ровно через год после самоубийства другого юноши. Все ребята сильно потрясены. Чтобы снять стресс, они идут в публичный дом. Там Бек-Агамалов ведет себя неадекватно и пытается ударить женщину, которая сделала ему замечание. Его останавливает Ромашов. Армянин в бешенстве, но Юра говорит ему, что он сделал это для его блага, ведь парень навлек бы на себя проблемы.
Девятнадцатая глава. Юрий встречает Николаева, тот не подает ему руки для приветствия. Между ними возникает конфликт, который переходит в драку на глазах у сослуживцев. Мужчин разнимают, но один солдат обещает написать рапорт об этом инциденте.
Двадцатая глава. Ромашова вызывают на офицерский суд и просят объясниться. О драке знает уже весь город. Мужчин обязывают встретиться на дуэли. Единственный способ отменить поединок - подать в отставку одному из них, но никто не соглашается на это условие.
Двадцать первая глава. Юра рассказывает о случившемся Назанскому. Тот уговаривает парня подать в отставку.
Двадцать вторая глава. У себя дома офицер встречает Александру. Она просит его выйти на дуэль, потому что отказ Ромашова испортит репутацию ее мужа, из-за чего тот не сможет поступить в академию. Шура говорит, что уже обо всем договорилась с супругом, - дуэль будет символической, Юрий и Николаев просто выстрелят мимо. Между Сашей и Ромашовым происходит интимная связь, после чего юноша соглашается на ее условия.
Двадцать третья глава. Дуэль прошла 1 июня. Николаев не выполнил обещания и выстрелил прямо в живот Ромашову, юноша не совершил ответного выстрела. Спасти Юру не смогли.

«Поединок» - очень известная повесть. Перед созданием этой книги Куприн много размышлял о человеческих моральных качествах. Автор подробно рассказал историю человека, боровшегося за справедливость. Ромашову было сложно видеть грязь этого мира, он стремился сделать его лучше. Доверившись своей любимой, он обрек себя на гибель. Юрий проиграл поединок с суровой реальностью, но остался честным перед собой до конца. Краткий пересказ повести на Брифли учащиеся могут использовать для читательского дневника.